Звезда пятидесятых Валерий Урин заиграл в «Динамо» в двадцать четыре года и в первом же сезоне стал одним из лучших бомбардиров чемпионата. В восемьдесят пять он трудится в московской школе «Трудовые резервы», где мы и встретились вторничным утром.
— Родной Свердловск вы покинули рано?
— Мне было три года, когда репрессировали отца. Сталину доложили, что на его место метит Косарев — шеф комсомола, набиравшего тогда силу (все стройки осуществляли комсомольцы и зеки). И начались репрессии. Посадили секретарей всех комсомольских организаций.
Мой отец был третьим секретарём в Свердловске. Его отправили в лагерь, а меня с матерью и старшей сестрой — в город Слободское Кировской области. Маме запретили работать по специальности (педагог), и она три года была уборщицей.
— Где и как жили?
— В двухкомнатном деревянном доме — неплохо по тем временам. Держали поросёнка. У всех соседей была какая-то живность. Сестра ходила в кружок рисования и выучилась позже на художника по раскраске тканей в Житомире, где вышла замуж и живёт до сих пор. В 1942-м у меня родился брат. Он, как и я, занимался спортом, но больше увлекался техникой и стал мастером по ремонту телевизоров.
— Сколько отсидел отец?
— Четыре года. Вернулся больным человеком. Ему отрубили ухо, сломали руку и рёбра. Говорил: спасло то, что даже под пытками он не признал себя врагом народа, готовившим свержение Сталина. Перед войной отца восстановили в партии и отправили на трудовой фронт — инструктором по работе с молодежью в горьковский обком. Вернувшись, он стал вторым секретарем горкома Слободского. Мама же после реабилитации устроилась в училище при спичечной фабрике «Белка».
— Как вы из Кировской области пробились в московское «Динамо»?
— В 1941-м в Вятский лагерь отправили тренера сталинградского «Трактора» Александра Келлера — за то, что он немец. В конце сороковых Келлер возглавил кировское «Динамо» и собрал по области всех талантливых футболистов — в том числе и меня. До этого я играл за фанерный завод, где работал токарем — бились мы как раз против фабрики «Белка», где работала мама. Это было главное городское дерби.
Я перешёл к Келлеру, и в 1954 году мы заняли четвёртое место на турнире динамовских команд в Грозном. Вскоре после возвращения в Киров меня вызвали в КГБ.
— Волнительно.
— Все жутко испугались. Я тогда был на военных сборах, и командир эскадрильи чуть в обморок не упал: «Звонили из КГБ насчёт тебя. Ты что наделал?» — «Ничего. Я же две недели здесь сижу».
Все оказалось не так страшно: в Грозном моя игра понравилась тренеру московского «Динамо» Михаилу Семичастному, и меня позвали в этот клуб. «Есть желание?» — «Конечно». — «Ну езжай». Хотя до этого у меня были другие планы.
— Какие?
— Собирался в армию, в десантные войска. Трижды прыгал с парашютом. С восьмисот пятидесяти метров. Я был храбрый, поэтому мне это стало интересно.
Сначала, прыгая с трёх метров, учился правильно приземляться, чтоб не сломать ноги. Потом учился управлять парашютом, а позже, на ознакомительном полёте, — выбираться из самолета и залезать на крыло. Перед прыжком нужно было повернуться к пилоту, чтобы он по твоему выражению лица решил — боишься или нет.
«Пошёл!» — «Есть — пошёл». Отпускаешь руку, тебя сносит, закрываешь глаза, летишь и через пять секунд приземляешься. Но вместо десантных войск я попал в общежитие стадиона «Динамо».
— Сколько там прожили?
— Полтора года. Моими соседями были не только приезжие футболисты (уникальный парень Геша Федосов, дублёр Яшина Володя Беляев, защитник Володя Глотов, форвард Дима Шаповалов), но и олимпийские чемпионы — борец Парфёнов, баскетболист Алачачян, метатель молота Руденков, шпажист Рудов. Шесть комнат по четыре-пять человек.
Лев Яшин приносил нам поесть: французские булочки, колбасу, котлеты. Знал, что все голодные, а денег мало. У него в то время родились две дочки, ютились на четырнадцати метрах, и к нам он приходил ещё и для того, чтобы спокойно отдохнуть часа два.
— Как вышло, что Яшин пропал во время южноамериканского турне 1957-го?
— Он вышел покурить за полчаса до зарядки. К нему подъехали на мотоцикле два чилийца (дело было в Сантьяго) и обратились по-русски: «Тут неподалёку собрался народ — хотят вас послушать». Лев, добрая душа, поехал с ними.
Мы вышли из отеля — Яшина нет. На площадке — тоже нет. Чиновник Мошкаркин в ужасе позвонил в посольство: «Яшина украли!» Зарядку отменили, все сидели в холле, и только через два часа приехал довольный Яшин — с подарками и цветами. Ему: «Ты что наделал? Мы всю полицию подняли!» — «Я думал, минут на пятнадцать, а они как начали меня расспрашивать». Полковник КГБ запретил нам рассказывать, как мы потеряли лучшего вратаря мира — иначе всех бы наказали.
— Из Южной Америки возвращались с приключениями?
— Москва не принимала, и нас посадили в Праге. Сутки прожили в аэропорту и встретили там Новый год. Посол прислал нам водки, так что мы легко нашли общий язык с иностранцами — в разгар веселья комментатор Вадим Синявский стал играть на рояле.
— Почему тренер «Динамо» Михаил Якушин разрешал Яшину курить?
— Из-за язвы желудка. Это заглушало боль. С той же целью Лев всегда носил банку с содой. Как приступ — принимал щепотку.
— Как Якушин относился к вам?
— Придерживал в запасе даже после того, как я заиграл в олимпийской сборной. Ждал, пока дозрею. Зато потом я сразу мощно заиграл. А как он мотивировал! Обнимет в перерыве в динамовском туннеле: «Ты же можешь лучше. Я тебя прошу — игр-р-р-рай!» Или наоборот — ткнёт в бок и спросит сурово: «Ты будешь играть или нет?!» Умел завести.
— Как еще заводил?
— После чемпионства-1957 мы проиграли несколько матчей следующего сезона. Якушин влетел в раздевалку: «Ну вот что, чемпионы, я с вами больше разговаривать не буду. Вас дерут все подряд. Какие вы ***** заслуженные мастера?» Повернулся и ушёл. Наши опытные игроки — Крижевский, Яшин, Рыжкин — сказали: «Слышали Михея? Давайте соберёмся». В следующей игре победили, вскоре поднялись на первое место, но «Спартак» закатил бучу, добился переигровки августовского матча с киевским «Динамо» (в ноябре, через три недели после последнего тура), победил и обошёл нас на очко.
Говорили, что киевляне дали Сальникову забить два мяча.
— Для вас тот год стал самым успешным в карьере — двенадцать голов.
— Был душевный подъём после рождения сына. И обошли травмы — это потом уж они меня замучили.
— Что случилось?
— Порвал заднюю поверхность бедра, потом переднюю, а в 1962-м ленинградские футболисты защемили мне мениск: вратарь схватил за ногу, а защитник толкнул в спину. Через три месяца я вернулся и порвал двуглавую мышцу бедра. Мышцы оказались в таком состоянии, что пришлось лечить их облучением.
— С женой вы познакомились в Москве?
— В Кирове. Рядом со стадионом «Динамо» — парк имени Халтурина и танцплощадка, где мы проводили вечера. Однажды друг-спортсмен познакомил меня со своей сестрой. Сначала она мне не понравилась — худая, в странном костюме, но мы продолжили общаться, а потом она пришла на стадион с отцом-болельщиком. В той игре мне разбили голову, и она сказал отцу: «Это Валька Урин. Мы знакомы. Танцевали». — «Пригласи его к нам». Так все и раскрутилось.
Уезжая в Москву, я думал, что мы расстанемся. Не мог же я перевезти её в динамовское общежитие. Но, проверив чувства разлукой, решил жениться. После возвращения из Болгарии получил три выходных и поехал в Киров. Числился военнослужащим, паспорта не было, только солдатская книжка, и я обратился к тренеру Келлеру: «Попросите КГБ договориться с ЗАГСом».
— О чём?
— Чтобы женили меня без паспорта. В итоге штамп поставили в солдатскую книжку. Затем перевёз жену в Москву и снял восьмиметровую комнату на Масловке. После полугода там получил комнату побольше — четырнадцать метров.
Кстати, моим соседом был охранник Берии, отсидевший десять лет.
— За что?
— Хотел попросить о квартире, но подошёл неожиданно, из-за кустов, и Берия испугался. Охранника скрутили и посадили. Вернулся глухим — все уши отбили. Антоном звали. Хороший мужик.
— Какой матч за сборную считаете лучшим?
— С румынами — в отборочном турнире Олимпиады. На глазах Хрущёва. Валера Короленков здорово отдал пас между двух соперников, а я убежал с центра поля и забил в дальний угол. Во втором тайме я отдал голевой пас Славке Метревели, и мы победили 2:0. После игры в раздевалку вошли два товарища в серых плащах: «Никита Сергеевич благодарит вас. Особенно ему понравилась игра седьмого номера».
Седьмым был я.
— Ещё вы играли за сборную в Китае.
— Да, на турнире в честь десятилетия китайской революции. Мы тогда всей командой опоздали на официальный прием. Зашли в огромный дворец на площади Тяньаньмэнь, а там мозаичный портрет Ленина — высотой метров двадцать. Мы загляделись, разинув рты, а остальные команды в это время прошли в один из залов. Мы же заблудились — не знали, куда идти. Поднялись по лестнице и оказались в громадном коридоре. Много дверей — и непонятно, какая нужна нам. Вдруг взрыв аплодисментов — и из какого-то зала вышли Мао Цзэдун с Хрущёвым. Так мы поняли, что нам — туда.
— Почему не удержались в сборной?
— В атаке была торпедовская связка Иванов — Метревели, которую тренер Качалин не хотел разрушать. Да и Иванов сказал: «Мне трудно играть с Уриным. Он действует не так, как Метревели». Вот меня и не взяли на Кубок Европы-1960 — победный для нас.
— Чем выделялся Качалин?
— От игроков он брал лучшее благодаря своей интеллигентности, мягкости. На собрании после какого-то матча предложил нам самим рассказать о своей игре. «Миша Месхи, опиши, как ты действуешь на краю». — «Я по-русски плохо говорю». — «Чохели, переведи». Миша выпалил что-то по-грузински, и Качалин спросил Чохели: «Ну что он сказал о себе?» — «Сказал: «Ты что, сам не видишь, как я играю?»
— В свой 25-й день рождения Генрих Федосов забил на «Маракане». Как ещё проявлялась его уникальность?
— Колоссальный меломан. Отовсюду привозил пластинки Карузо, Армстронга, Гобби, Тайоли. К нему тянулись все меломаны Москвы — знали, что у него всё есть. Дай переписать! Дай послушать!
Он был очень образован. Читал наизусть Пушкина, Есенина и Ахматову. Очень хорошо знал немецкий. Соревновался с нами в знании истории Древней Греции — кто помнит больше мифов — и всегда побеждал. Гордился знакомством с Вертинским, с которым однажды разговорился в поезде.
— Его приятель Александр Ткаченко писал, что в Бразилии Федосов очаровал местную девушку.
— Точнее — русскую эмигрантку, приехавшую в Бразилию из Китая. Её отец владел магазином фарфора в Рио-де-Жанейро. У меня до сих пор лежат дома его подарки, фарфоровые головки. Его дочь помогала нам с переводом (хотя у нас был свой переводчик). Ну и влюбилась в Гешу. Просыпаемся утром — она уже сидит в отеле, ждёт его. А он от неё бегал. «Чего она ко мне пристала?» Девушка красивая, но Геше не понравилась.
Она всё же не сдавалась. Месяца через два прилетела с матерью в Москву. Свататься пошли к одному из руководителей «Динамо» Дерюгину. Но и он не помог. Федосов с ней даже встречаться не стал. Любил жену Зину.
— Когда ему особенно пригодилось знание немецкого?
— Когда мы с ним и Володей Беляевым пошли в Копенгагене смотреть, как гуляют моряки в ночном порту: рестораны, музыка, пьяные женщины — все как в кино. Стали искать дорогу домой и заблудились в темноте. Тогда-то Геша увидел полицейского, объяснил, кто мы, и попросил довести нас до гостиницы. Без него мы бы ещё долго плутали.
— Почему не сложилась его жизнь после футбола?
— Он очень мягкий, эмоциональный. Когда тренерская карьера не заладилась, на всё плюнул и устроился грузчиком в магазин, где проработал лет десять. При этом не падал духом и до конца дней оставался интеллигентом. Умер в семьдесят три года от рака предстательной железы. Жалко его.
— Вратарь Владимир Беляев окончил музыкальную школу, играл на баяне на свадьбах, но склонился к футболу. Чем он удивлял вас?
— На линии ворот был сильнее Льва Ивановича, но уступал ему в прыгучести. Зато все знали: если Яшин заболеет, Володя достойно его заменит. Его звали в другие клубы, но он остался верен «Динамо» до конца.
— Почему другие ваши соседи по динамовскому общежитию, Глотов и Шаповалов, не дожили до пятидесяти?
— У них страшная судьба. Затянуло в криминал. Шаповалов проигрался в карты, его зарезали, а Глотов погиб в тюрьме.
Мы дружили. Шаповалов, считаю, был одним из лучшим левых краёв нашего футбола. Техничный, хитрый. В игре с «Црвеной Звездой» обвёл шестерых и забил. Югославы с ума сошли.
Глотов — мощный, здоровый левый защитник. Но не удержался от гулянок.
— Защитник «Динамо» Борис Кузнецов вечно влипал в истории?
— Интересно уже то, что Боря был сапожником. Любимое занятие — перебивать шипы (их тогда прибивали к бутсам гвоздями). Глядел в окно, идёт ли дождь, и в зависимости от погоды выбирал длину шипов.
Боря был быстрым и резким защитником. Посмотрев игру «Ботафого» в Рио, Якушин сказал Кузнецову: «Видел Гарринчу, который четыре гола забил? Против него тебе играть на чемпионате мира». «А, и не такие экспрессы останавливали», — ухмыльнулся Боря.
На чемпионате мира Гарринча его, конечно, раздел. Вернувшись в Москву, Боря рассказал: сначала встречать бразильца должен был нападающий Ильин, а потом — страховать полузащитник Нетто: «Смотрю, Нетто убежал в другую сторону, а Ильин сидит на попе. Невозможно против Гарринчи играть. Зверюга».
После футбола Боря устроился в КГБ. Когда сын Якушина, инженер-электронщик, сбежал в Швецию, за ним послали Борю — они были хорошо знакомы. Выполнить задание не удалось: Боря рассказывал, что не смог затащить высоченного сына Якушина в машину.
— Как Якушин отреагировал на бегство сына?
— Страшно переживал. Для него это стало неожиданностью.
— Партнёр Кузнецова по защите «Динамо» Константин Крижевский, поиграв за ВВС, сблизился с Василием Сталиным.
— Он его на «ты» называл. Объяснял нам это так: «Васька-то? Да он же пацан». Такой он человек — с начальством разговаривал легко. Когда у нас были напряжённые отношения с Югославией, в Москву приехал белградский «Партизан». Перед матчем нас неожиданно навестил замминистра внутренних дел Переверткин. С ним — пять генералов в мундирах и с орденами.
На одной руке у Переверткина не было пальцев между большим и мизинцем. Выступая перед нами, он размахивал этой рукой, а в конце спросил: «Есть вопросы?» Крижевский: «А чего вы так пальцами показываете, но не наливаете?» (Таким жестом, оттопыривая большой палец с мизинцем и поднимая ладонь к голове, обычно предлагают выпить.) — «Налью, если выиграете», — сказал Переверткин.
— Как сыграли?
— 2:1. После игры открылась дверь раздевалки, и два чудака занесли шесть бутылок шампанского: «Это Крижевскому».
Я больше не видел таких защитников. Невероятная акробатическая подготовка. В падении выбивал мяч «ножницами». Ногой доставал до перекладины! Наверно, помогло то, что начинал вратарём.
— Другой защитник того «Динамо» Владимир Кесарев рассказывал мне, что дебютировал в основе только в двадцать шесть лет.
— Да, поздновато. Играл нападающего за команду райсовета «Динамо», но, увидев его, Якушин заявил: «Он будет у нас защитником!» Володя с первых матчей заиграл очень сильно. Он хохмач, поэтому быстро прижился в команде.
Помню, сыграли в Нигерии при сорокаградусной жаре. После матча был очень приличный банкет, а уже утром — тренировка. Перед ней Якушин мне сказал: «Кесарев вчера нарушил режим. Иди растолкай его». А я-то и сам нарушил, но что делать — пошёл к Володе.
Он предложил: «Давай сейчас столкнёмся в прыжке на тренировке и упадём. Нас и освободят». — «Давай». Началась тренировка, мы разбежались — ба-бах — и рухнули. Лежим без движения, а наш пожилой доктор кричит Якушину: «Что вы наделали?! Они оба белые! Заканчивайте тренировку». — «Вот гады-симулянты, — заключил Якушин. — Ладно, пробегитесь вокруг поля и закончим».
— Игорь Численко заиграл в «Динамо» одновременно с вами?
— Попозже, он же на пять лет моложе. Жаль, мало кто помнит, что это был за игрок. Однажды на тренировке Юра Кузнецов предложил нам освоить финт Гарринчи, только убирать мяч не под левую ногу, а под правую. Игорь применил этот финт в матче с итальянцами на чемпионате мира — облапошил самого Джачинто Факкетти и забил красивейший гол.
— Как он играл с почечной недостаточностью?
— Игорь старался никому об этом не говорить, но, конечно, это сильно мешало. Ну и нарушения режима добавили проблем. Сбил милиционера (дело замяли), из-за болезни рано оставил футбол, работал в озеленении, на заводе, перенёс инсульт. В последние годы его жизни «Динамо» помогало Игорю деньгами.
— Почему вы покинули «Динамо»?
— В 1960 году Якушина сняли за третье место, и пришёл триумвират Семичастный — Дубинин — Блинков. Начался бардак, и мы улетели на одиннадцатое место. Я травмировался и сглупил: посчитал, что больше не помогу «Динамо». Меня не выгоняли, но я решил, что больше не буду попадать в состав.
— Почему потом почти ежегодно меняли команды?
— Из Риги уехал, потому что новый латышский тренер стал вытеснять русских. В Минске и Запорожье не закрепился из-за травм. Долго болел, а потом стал играющим тренером в башкирском Салавате. Там собралось много москвичей, работалось приятно, но в городе находился химический завод: зимой Салават наполнялся озоном. Вытягиваешь перед собой руку — и не видишь ее.
— Чем запомнился сезон в Махачкале?
— Страшный год. Мне здорово досталось. Однажды в пути нашу машину подбросило. По радио передали: «Землетрясение. Шесть баллов. Первый толчок». Потом объявили, что в десять вечера тряхнет еще сильнее и попросили всех выйти на улицу. Всё вокруг зашаталось, посыпалось, и так длилось пятьдесят семь секунд. Утром случился третий толчок, из-за которого лопнули все старые дома.
А потом мы уехали играть в другой город и узнали, что в Махачкале началась холера. Мы три месяца туда не возвращались и базировались в Ставрополе. Тяжело так долго жить в гостинице — игроки начали выпивать, знакомиться с женщинами. Доработав сезон, я уехал в Красноярск, где у меня заиграли Романцев, Тарханов и Гладилин.
— Романцев вспоминает в своей книге: «В Сочи Урин и Загрецкий устроили для нас тренировку: бег по горному серпантину. А у меня с юношеских лет были проблемы с печенью. При сильных нагрузках она начинала ныть. Но бежать надо. Иначе отправят из команды. Смотрю — едет грузовик. Впереди серьезный поворот. Я прибавил ходу и на ходу залез в него. Смотрю, за мной еще человек десять запрыгивают. Больше всего не повезло последним. За ними ехали тренеры на автобусе. И они бы легко их «просекли». А мне повезло. Кросс я «пробежал» в кабине грузовика».
— Ха-ха, молодец. В Москву его утащил спартаковец Иван Варламов, тоже игравший в Красноярске. Романцев потренировался в «Спартаке» три дня, ему не понравилось, и он вернулся в Красноярск. Но в итоге Варламов его всё же переманил.
Ещё раньше в «Спартак» перешёл Гладилин. Романцев — скромный, целеустремлённый, а Валера — шалопут. Мог выпить, набедокурить. Разгильдяйничал. Но потом стал депутатом.
— Тарханова вы предлагали «Динамо»?
— Предложил Льву Ивановичу, начальнику «Динамо». Он спросил: «Какого он роста?» — «Метр семьдесят». — «Не, нам нужны такие, как Кожемякин». Кожемякин — это центральный нападающий, погибший в двадцать один год при попытке выбраться из застрявшего лифта. В итоге Тарханова призвали в Хабаровск, откуда он, посоветовавшись со мной, перешёл в ЦСКА. Яшин потом признал, что ошибся насчёт него.
— После Красноярска вы тренировали в Германии?
— Да, четыре года работал с армейской командой в Олимпишесдорфе. Жил с женой в семейном бараке. Тихо, мирно — рыбалка, грибы. Когда срок закончился, вернулся в Москву и стал работать в школе при заводе «Станколиния» с Толей Маслёнкиным, бывшим хавбеком «Спартака». Согласился на первое же предложение, потому что не хотел месяцами обивать пороги футбольной федерации, ожидая работы во взрослом футболе. В школу «Динамо» меня не взял Виктор Царёв — тоже сказал, что надо ждать.
— Что потом?
— В 1993-м перешёл в «Трудовые резервы». Раньше мы ютились в очень маленьком помещении, а благодаря нашему директору Олегу Юзвинскому переехали в большое здание и стабильно входили в пятёрку среди всех московских школ. Последние десять лет я методист, а до этого был старшим тренером. За это время мы воспитали Булыкина (пришёл из «Локомотива», где его сначала недооценили), Ребко, Кантонистова, Павленко, Герка, Темрюкова, Виталия Гришина… Больше тридцати человек, достигших сборных России. Они до сих пор приходят на наши праздники, не забывают.
— Главная сложность?
— Перспективных мальчиков постоянно переманивают. И ничего нам не компенсируют, перечёркивая труд тренера. Забирают, подстраивают под непривычный тренировочный процесс — и талант исчезает. Обидно.
— Ваш сын пробовал стать спортсменом?
— Хоккеистом. Занимался у Станислава Петухова, но я начал играть в других городах, его некому стало возить на тренировки, и он закончил. Ему сейчас шестьдесят, но до сих пор гоняет шайбу за ветеранов.
— Что вас заставляет в восемьдесят пять лет каждый день ездить на метро на работу?
— Да я и в футбол играл до семидесяти девяти — баловался с ветеранами. Бывало даже шухарил: прокидывал мяч сопернику между ног. Не могу сидеть дома. Не знаю, куда себя деть. А тут — слушаю, подсказываю. Живу.
Источник: Матч ТВ
